#жизнь #вера #Бог #Любовь #Церковь #христианство #служение #Библия #Евангелие #СловоБога #Иисус #Христос #спасение #свобода #истина #ВечнаяЖизнь #АрхимандритВиктор #Мамонтов #ЕресьЖизни +++ Архимандрит Виктор (Мамонтов). Ересь жизни
***
Господь каждому из нас всегда предлагает выбор: жизнь или смерть.
“Во свидетели пред вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие” (Втор. 30:19).
Человек в ужасе замирает пред этим выбором, ибо в этот момент в нем должна открыться таинственная глубина его последней свободы. Глубина эта бездонна и трагична, ибо сам по себе человек может пропасть в ней. И тогда он слышит спасительный голос: “Избери жизнь” (Втор 30:19).
Спросим каждый себя: “Жив ли я? Выбрал ли я жизнь? И что мне нужно для того, чтобы вновь и вновь правильно выбирать ее?”
Если я выбираю не жизнь, то становлюсь изменником жизни, предаю ее. По слову Николая Бердяева это есть ересь жизни — единственная настоящая ересь.
Чтобы не сделать ложного выбора, нужно всегда помнить заповедь Божию: “Избери жизнь”. Но что значит помнить? Держать в голове, знать умом? Мало. Помнить — это жить Богом.
Вдумаемся в то, что есть память. Память — это реакция на отсутствие. Нужно различить природную память и священную, или духовную память.
Природная память по отношению к хорошему прошлому рождает сожаление о том, что его уже нет. А по отношению к плохому она радуется избавлению от него. Но в обоих случаях она уничтожает прошлое, хоронит его, порой в очень красивой форме. Она говорит прошлому: “Ты прошло, тебя уже нет”, т.е. отказывает ему в жизни.
“Vita fugit, жизнь убегает”, — сетовал Петрарка. Человеку трудно примириться с мыслью, что его прошлое исчезает. Но природная память бессильна перед временем.
Священная память побеждает время, актуализирует далекое историческое событие, превращая его в церковное “днесь”. “Дева днесь Пресущественного раждает…”, — поет Церковь каждый год на Рождество.
Эта память духовная, творческая, онтологическая, животворящая. В глубинном слое личности она творит полноту жизни. В человеке оживает все человечество. Поэтическая интуиция Максимилиана Волошина говорит об этом так: “Весь трепет жизни всех веков и рас живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас”.
Священная память призвана соединить нас с Богом. Память эта есть жажда, желание человека соприкоснуться с Богом, припасть к Нему. И эта наша жажда утоляется в таинстве Евхаристии, которую мы всегда, по заповеди Христа, творим в Его воспоминание. Он просил нас: “Вспоминайте Меня”. Не в том смысле, чтобы мы собирались и говорили о Нем, но чтобы мы реально соединялись с Ним всем нашим существом и всею жизнью.
Только священная память способна дать прошлому новую жизнь, победить отсутствие и утвердить чаемое Присутствие, сотворись со-бытие.
А как она осуществляется в наших отношениях с ближними?
Священная память животворящая. “Се творю все новое” (Откр. 21:5). 0на творит из ничего. Способны ли мы к такой творческой, обновляющей памяти по отношению к ближним? Мы всегда просим Бога сотворить вечную память о наших ушедших. А Господь просит нас не забывать тех, кто ныне рядом с нами. Он доверяет их нам, нашей священной памяти о них, памяти любви.
Что значит память как творчество в нашей повседневной христианской жизни?
Наш ближний утопает в грехах. Нетворческая реакция — реакция осуждения. Творческая память предполагает веру в него. Иисус Христос сказал об умершей девочке: “Она не умерла, но спит”. И все смеялись над Ним. Он сказал ей: “Девица, встань” (Мк. 5:41). И она ожила.
Сможем ли и мы так подумать о погрязшем в грехах человеке, что он не умер, но только спит, найти в себе такую веру в него, чтобы призвать его встать, пробудить его к жизни? Вера в человека и будет осуществлением нашей памяти как творчества.
Вторая форма нашей памяти о ближнем — это забота о нем. Заботиться — значит постоянно держать в своем сердце нужды брата, большие и малые. Заботясь о нем, мы не сможем сами прибавить ему роста хоть на локоть, но эта священная забота может устранить все внешние преграды и опустить через разобранную кровлю расслабленного к ногам Иисуса. И тогда плодом нашей заботы станет исцеление и жизнь.
Третья форма памяти — долготерпение — самая трудная. Трудная потому, что в этом случае мы сами бываем внутренне задеты, ранены недостатками ближнего. Нам мучительно трудно с ним, он нас раздражает, у нас не хватает сил терпеть его. Тогда мы не просто не хотим его помнить, мы стараемся забыть его, хотим идти на разрыв с ним, отступиться от него, словом, забыть, не помнить его.
Если мы не осуществляем по отношению к ближнему памяти-любви, памяти-веры, памяти-заботы и памяти-долготерпения, мы согрешаем против жизни, оказываемся еретиками жизни.
Мне хотелось бы рассказать об одном опыте церковной жизни, в котором братьям удалось избежать этой ереси, хотя опасность была велика. Речь пойдет о духовной заботе паствы о своем пастыре. Пример этот может показаться необычным, потому что мы привыкли, что священник заботится о христианах, а они, как овечки, принимают как должное эту заботу. Но в творческой церковной жизни возникают ситуации, когда овцы должны позаботиться о своем пастыре.
В одном из столичных приходов Латвии прихожане, пожелавшие жить общинной жизнью, воцерковиться, не встретили понимания со стороны настоятеля храма.
Общинного прихода, куда бы они могли уйти, не было. Нужно было думать, как выйти из создавшегося положения. Прихожане, их было около десяти человек, начали с себя. Они решили пройти катехизацию самостоятельно, без поддержки настоятеля, ибо он не имел опыта катехизации и, следовательно, желания заниматься ею.
Разговоры об общинной жизни вызывали у него ассоциации с сектантством, но вовсе не с истоками христианства. Прихожане нашли духовную поддержку в тех местах, где была общинная жизнь, где совершалось правильное введение в Церковь, последовательное научение христианской вере и жизни.
Ценно, что в сознании братьев и сестер не возникло мысли о борьбе за идею против настоятеля или желания уйти от него, забыть его.
Но любовь Божия никого не забывает. “Христос любит каждого больше всех”, — говорил патриарх Афинагор. Любовь подвигла прихожан бороться за своего пастыря. глубоко войти в его положение. Она не может отвергнуть брата, нуждающегося в помощи. Справедливость Бога — не справедливость человеческая, она — любовь. Бог дает нам только Свою любовь и хочет, чтобы и мы, христиане, поступали только по любви: молились с надеждой, что Бог всегда стоит у двери каждого сердца, даже когда она замкнута, и, если нужно, Он будет ждать целую вечность, пока она не откроется.
“Господь, — рассудили они, — дал нам эти обстоятельства жизни, этого пастыря, этих братьев, этот храм, этот город, эту страну, и мы должны сделать нее возможное, чтобы изменить все к лучшему, преобразить то, что еще не преображено любовью и терпением Христа”.
Прихожане не стали противопоставлять себя пастырю, понимая, что ему тоже очень трудно, труднее, чем им самим, уже прикоснувшимся к тайне общинной жизни. “Нельзя избрать линию на разрыв, на конфликт, на игнорирование человека, — сказал один из братьев этого прихода. — Даже если в одной семье с нами больной человек, то грех на мне, когда мы провоцируем чужую болезнь. Что же сделает община для исцеления тела Церкви, если она не желает терпеть немощи этого тела? Церковь наша семья, такая, какая она есть. Почему же мы должны быть в ней чужими друг другу?”
Мудрость святых подтверждает правильность такого пути: “Туда где нет любви, неси любовь, и ты найдешь любовь”.
В наших отношениях с ближним есть путь силы, внешнего воздействия, и есть путь закваски, путь внутреннего влияния.
Недавно брат из этой общины написал мне: “Мне кажется, что в сердцевине всего лежит отказ от силы. Не поиск силы для совершения дела, а отречение от силы. Отказ от человеческой силы ведет к молитве. Наш Господь уже отказался от силы на Кресте ради нас. Он ждет, когда же мы также отречемся от силы ради себя и ради Него”.
Братьям и сестрам открылось главное: путь силы и любовь несовместимы. Церковь наша ныне больна нелюбовью. Но силой эту болезнь не исцелить.
“Историческое христианство, — говорит Оливье Клеман, — обременено волей к власти, желанием убеждать силой. Церкви надо отказаться от власти, не отказываясь быть закваской, причем закваской во всех областях жизни. Вне всякой власти она может жить светом, иногда незаметным, иногда более явным, в зависимости от времен, стран, возможностей истории.
Надо также отбросить мысль, что мы можем извне влиять на общество: нам остается только внутреннее влияние, через умы и сердца в лучах этого света, через различные наши начинания. Роль христианина… — делать Церковь закваской, а не властью… Может быть, Бог ждет от христиан творческой духовности, которая стала бы воздухом эпохи, незаметно меняющим общество. Это все очень важно, потому чти сегодня мы устали от христианства как идеологии группы, нации, государства. Мы устали от инквизиции, от необходимости думать о влиянии или значении: ведь мы можем быть бедными и свободными!
Сегодня, может быть, впервые в истории христиане становятся бедными и свободными. Появляется открытость малому, простоте, широта взглядов. возвращение к основам. Эта радость открывать главное, жить им в Церкви — в свободе личного выбора — великое преимущество нашего времени”.
Путь закваски, внутреннего влияния, оказался плодотворным для братьев и сестер рижского прихода. Пастырь сокровенным таинственным образом внял их свидетельству. Наступил день, когда после Евхаристии, в которой участвовали все, настоятель сказал: “Как хорошо. Сегодня все причастились. Мы как одна семья”.
Это был первый опыт полной евхаристической радости, когда община и настоятель стали Единым Телом Христовым. Хотя путь их совместной жизни во Христе только начался, несомненно, это была настоящая духовная победа бессильных, бедных и свободных христиан на пути творения ими общинной жизни.
Когда любовь теряет из виду конечную цель — Бога и ближнего — она становится извращенной, становится не силой единения, а разделения. “От любви до ненависти — один шаг”, — гласит поговорка.
Что же становится подменой Бога? Все, что не Он, все, что ниже Его. Что становится подменой человека? Все, что не он, что ниже его.
Когда христианин борется за идею, за букву, за канон, он, сам того не сознавая, впадает в священную ненависть и начинает бороться против человека. Самое опасное то, что священная ненависть не распознается как грех, как искажение евангельского духа. Поэтому ею легко заразиться. Болея этой духовной болезнью, человек причиняет страдание ближнему, считая это полезным, крайне необходимым и оправданным. Крайняя степень этой болезни — фанатизм.
На Афоне в болгарском монастыре Зограф есть скорбное место — здесь во времена крестовых походов были сожжены монахи. Кем? Теми, кто боролся за идею, кто был одержим священной ненавистью и, вероятно, говорил в себе: “Я — истинный христианин, я так люблю Христа, что за Него я готов убивать”.
Правда, которая пытается утверждать себя силой, становится ложью. Народная мудрость свидетельствует: “Правда не в силе, а сила в правде”.
“Православие, — писал Николай Бердяев, — есть прежде всего ортодоксия жизни, а не ортодоксия учения. Еретики не столько те, кто исповедуют ложную доктрину, сколько те, кто имеют ложную духовную жизнь и идут ложным духовным путем.
Православие есть, прежде всего, не доктрина, не внешняя организация, не внешняя норма поведения, а духовная жизнь, душевный опыт и духовный путь”.
Человек всегда выше идеи, выше догмата, выше закона. Поэтому в стремлении изменить церковную жизнь, преобразить ее, нам следует всегда начинать с человека, с его исцеления, надо всегда помнить его, помнить памятью Бога, то есть памятью любви и сострадания.
Невозможно ради идеи благополучной духовной семьи вытолкнуть из нее больного брата и забыть о нем. Должно быть со-бытие с ним. Со-бытие — это значит всегда помнить друг о друге. Христианству чужд индивидуализм. И если нет тебя, то нет и меня. Мы — многие — одно Тело. Но собирание разных личностей в одно тело — процесс очень трудный и драматичный. Об этом хорошо пишет брат Иоанн Калниньш из Риги: “Когда мы, при взаимной нелюбви, которую мы не можем искоренить сами из наших отношений, при всех трудностях, обидах, при настоящей вражде, все-таки собираемся, чтобы быть вместе, делая это .из любви ко Христу, то само это желание быть вместе в любви Христовой становится залогом того, что Бог творит наше собрание Телом Христовым. Порознь мы — одинокие грешники, страдающие от своих грехов, собранные вместе — страдающее Тело Христово, святая Церковь. Наша решимость собираться при всей боли, в которой мы живем, — начало принесения бескровной жертвы на евхаристии.
Можно сказать парадоксально, что когда собираются любящие — это еще не Церковь, но когда собираются не любящие, ради Христовой любви — и Бог делает то, чего не может никто — вот истинная Церковь”.
И обретение смысла жизни в Церкви иное, иного качества, чем обретение его в одиночку.
Интерес, приключения, успех переживаются в одиночку, любовь (эрос) переживается только вдвоем. Есть ценности со-бытия, которые переживаются только совместно, другим образом — нет.
Таковы именно высшие ценности. Поэтому так важно каждому из нас утвердиться в памяти о ближнем, в памяти со-бытия с ним, ибо Царство Божие переживается только вместе.
И если мы не стремимся к этому, не трудимся, то даже помимо своей воли становимся еретиками. Не еретиками мысли, а еретиками жизни. Отец Георгий Флоренский говорил: “Нет ни одного отца, у которого нельзя найти ереси, за исключением Григория Богослова, который был такой осторожный, что ничего лишнего не сказал”. Ересь жизни есть отступничество от жизни, измена жизни, противление жизни. Ближний дан мне как дар Божий, он помогает мне войти в Царство Небесное. И если я принимаю его, я избрал жизнь, я на пути Жизни. Если отверг его, то есть сделал неправильный выбор (а в переводе с греческого ересь airesix и есть выбор, избранный образ жизни или мысли), то я на пути смерти.
Но, даже сделав правильный выбор, пытаясь принять брата, в реальном опыте церковной жизни мы порой торопимся силой исправить его, подравнять его под нашу идею, под наше понимание правил и канонов.
Когда мы так принимаем брата, то не даем ему жизнь, расцерковляем его и расцерковляемся сами. Двойной урон. Даже тройной, ибо такими действиями мы саму Церковь уподобляем религиозному учреждению, механизму.
Песчинка, попадая в какой-нибудь механизм, либо перетирается им и исчезает, либо ломает сам этот механизм. Кто кого!
Но вот эта же песчинка попадает в раковину. Живое тело раковины начинает обволакивать инородную частицу и постепенно она превращается в прекрасную жемчужину.
Со стороны рождение жемчужины выглядит красиво и легко, как в сказке. Но ведь песчинка, попадая в нежную ткань раковины, причиняет ей боль, ранит ее, так же как малейшая соринка в нашем глазу.
Подобно тому духовная семья, община, принимая в себя новых членов, должна обволакивать их своей любовью. Жемчужина созревает постепенно, так и члены общины становятся братьями не сразу. И это не бывает без боли. Нужно сердечно согласиться принять эту боль, согласиться на необходимое терпение и страдание.
“В Небесном граде, — говорил один пастырь, — нет ни грамма золота, который бы не прошел через горнило, там нет ни одного драгоценного камня, который не побывал бы в пламени, там нет ни одной жемчужины, которая не родилась бы в результате страданий”...